Одна из целей нашего прибытия в Коринто – завтрашняя поездка в соседнее селение Калото, где находится община индейцев наса. Некоторое время назад в Колумбии начали возникать так называемые «общины мира» - группы крестьян, зачастую индейцев, компактно проживающих в той или иной зоне военного противостояния, которые принимали решение не участвовать в конфликте, не иметь на своей территории никакого оружия и не оказывать никакой поддержки ни одной из вооруженных групп, включая армию. В результате, подавляющее большинство «общин мира» оказались между трех или четырех огней одновременно. За отказ сотрудничать их гражданские власти регулярно становятся жертвами парамилитарес, армии и партизан (да, именно в этой последовательности), но несмотря на многие сотни убитых, число «общин мира» сегодня растет. В одну из них мы завтра поедем.

Поэтому речь зашла об индейцах. Мы говорим с женой пастора, приютившего нас у себя дома – тучной черной женщиной, величественные жесты и властный голос которой не оставляет сомнений на тему того, кто в семье хозяин.

- Я никогда ничего не имела против индейцев, - говорит она. - Я понимаю, что у них своя собственная культура и понятия. Мне они никогда особо не нравились, но я понимаю, что они – почти такие же люди, как и мы.

В разговор неожиданно вмешивается ее дочь, до сих пор молчавшая и кормившая грудью ребенка. – Это твое «почти», мама, и есть дискриминация!

С этим гневным блеском в глазах она невероятно красива. Чувствую, что чем дольше смотрю на эту коринтскую Мадонну, тем легче забывается о Ленине. В этот момент из Боготы звонит Лусиана, чтобы узнать, удалось ли, наконец, Генри записать меня в пасторы. В ответ ехидничаю, богохульствую и вздыхаю.

В этот вечер, как меня честно предупредили в начале поездки, предстоит два непростых мероприятия. Мы должны посетить две службы в двух евангелистских храмах – венчание в одном и проповедь молодого и очень перспективного пастора из Кали – в другом. Поскольку повсюду хожу с фотоаппаратом, во время венчания меня принимают за приходского фотографа, и все позируют с молодоженами. Потом начинают петь «аллилуйя» и удается затеряться в массах. После окончание меня знакомят с Патрисией – маленькой индейской женщиной из одной из соседних общин. В юности она была одним из командиров М-19. Двое ее сыновей вступили в ФАРК и были убиты солдатами в соседних горах несколько лет назад. Она осталась одна и так пришла в церковь. Мне трудно задавать ей заранее подготовленные вопросы, потому что все эти слова что ли излишни, неадекватны... но не могу подобрать другие... Вместо интервью, единственное, что у меня получается – это крепко обнять ее и пожелать, чтобы самый мудрый и добрый из всех человеческих Богов дал ей сил, здоровья и счастья.

Вторая миссия оказывается сложнее. Молодой калийский пастор начинает проповедь, которая через несколько минут превращается в истерику. Он молит Господа нашего о прощении грехов, закатывает глаза, иногда повизгивает, а иногда завывает. Я чувствую, что мне все труднее контролировать себя, отступаю к выходу и выхожу из храма. Но поскольку храм находится в центре квартала терпимости и мое несвятое выражение лица наверняка заметно окружающим, одновременно с нескольких сторон начинается наступление терпимых и разноцветных коринтских блудниц, от безотказного оружия которых у меня нет иной защиты, кроме молитвы. Трусливо отступаю в лоно церкви, на авансцене которой к этому времени уже происходят истинные чудеса. Скулящий в микрофон пастор подступает к первому ряду паствы, с закрытыми глазами тянущейся к нему. Первые приближенные падают и бьются в конвульсиях у его ног. Голова одной из упавших и затихших женщин оказывается в проходе внутреннего коридора, откуда немедленно появляются две большие черные собаки и начинают лизать ей лицо, а потом грызутся между собой за право облизания. Я изо всех сил прикусываю себе губы и язык и опять зависаю на выходе. Из транса меня выводит Генри, чтобы сообщить, что служба закончена, и пастор из Кали пригласил нас отужинать.

К счастью, на ужине – десятки приглашенных. Среди них – Сесар, советник мэра города. Одна из основных добровольный обязанностей Сесара – переговоры с местным руководством ФАРК по урегулированию конфликтных ситуаций. У партизан в Коринто постоянно находится свой «контакт», который в течение двух-трех дней может организовать встречу в горах. Разумеется, в целях всеобщей безопасности этот «контакт» очень часто меняется. Для обладающих чувством реализма военных, независимо от мнения высших чинов министерства обороны, эта ситуация тоже достаточно удобна, иначе она могла бы стать совершенно неуправляемой. При этом, с точки зрения нынешнего колумбийского законодательства, любой не санкционированный правительством контакт с ФАРК является уголовным преступлением и «пособничеством терроризму». От центра Коринто до регулярных застав партизан – примерно сорок минут езды по старой проселочной дороге в сторону гор. Сесар бывает там в среднем по два-три раза в неделю. На вопрос о его личном мнении по поводу ФАРК он задумывается и говорит примерно следующее: «Среди их командиров есть очень порядочные и совершенно бескорыстные люди, которых я знаю уже много лет... они продолжают защищать свои идеалы и люди отсюда очень уважают их. Есть и другие, которые совершенно другие... привыкшие к власти и кому нравится держать людей в страхе... Но проблема в том, что эта война зашла уже настолько далеко, что от мнения первых уже почти ничего не зависит... этот идиотизм приобрел собственную огромную инерцию, которую ужасно трудно остановить...» Сесар сожалеет, что у нас так мало времени на Коринто, «иначе я бы за пару дней договорился и мы бы вместе съездили к партизанам, что бы ты сам спросил у них, о чем хочешь...». Обещаю постараться вернуться, потому что действительно очень хочу вернуться. Я вижу, как важен здесь для этих людей уже сам факт нашего присутствия. Большинство их соотечественников, по их словам, боится или просто не хочет знать правду.

Лица детей, присутствующих на ужине, напоминают мне фотографии 30-х годов. Нет, это не наивность... просто в их глазах и жестах – отпечатки другого времени. Попробую объяснить. Если мы сравним черно-белые портреты 30-х и 70-х, кроме очевидных различий в фототехнике, костюмах, прическах и макияже, мы заметим в их лицах вербально неуловимую, но какую-то иную, куда большую разницу. Мы можем определить это, как присутствие другого времени. Об этом я думал, пытаясь сделать детские портреты.



На стоянке возле центральной площади ржавеют десятки машин, реквизированных у наркотрафикантов.



На выезде из города – военная застава с изрешеченными автоматными очередями воротами. Небольшой отрезок пути из Коринто в Калато пользуется дурной славой, поэтому Генри старается проскочить его побыстрее. В отличие от предыдущих дорог, машины почти не встречаются. Опять каждые пару километров видны военные патрули и легкая бронетехника. Сворачиваем с основной трассы, проселочной дорогой поднимаемся в сторону холмов и въезжаем в сонную полуденную деревню.

Это и есть община индейцев наса, объявивших, что это не их война и что людям с оружием на этих землях делать нечего. Здесь проживает несколько сот человек, в большинстве своем – дети. Католики мирно и дружно сосуществуют с евангелистами, пожалуй, единственное отличие между одними и другими – это отношение к спиртному и курению. Нас принимают духовные власти. Пока заканчивается приготовление праздничного - в честь гостей - обеда, мы собираемся в церкви и по индейской традиции, которая похожа во всех знакомых мне странах от Мексики до Чили, приходящий впервые в чужой дом должен представиться, рассказать хозяевам немного о своей жизни, родителях и происхождении своего рода, о том, чем занимается, рассказать, каковы его мысли и что в этой жизни считает самым важным.



В очередной раз, пытаюсь объяснить им и себе, что я здесь делаю. Причем как в узком, так и широком смысле. Признаюсь, что влюбился в их землю, которая называется Колумбией, и что самые старые и настоящие колумбийцы это они – ее индейские народы.



Я понимаю, что в этом описании это выглядит несколько высокопарно, но там где слово еще не проституировано экономическими и политическими интересами, я чувствовал, что этот разговор шел от сердца к сердцу. Признавшись в своем нехристианстве, я говорю о том, что в извечной борьбе за человека, созданного по образу и подобию Бога, можно победить только если мы, христиане и нехристиане, сможем объединиться, как братья и сестры, которыми мы являемся. Я рассказываю им, что был с братьями индейцами майя в Мексике и мапуче в Чили, мечта которых одна и та же, что в Боливии наши братья, наконец, строят мир, где быть индейцем перестанет быть позором и проклятием. Что восхищаюсь их мудрым и мужественным решением бороться за справедливость и достоинство, не беря в руки оружия, что святая кровь их мучеников, которая уже пролилась и еще прольется, будет не напрасна.



После обеда нам показывают деревню и ближайшие окрестности. На одном из соседних холмов – сельская школа, во дворе которой – огромный, чтобы было видно издалека, белый флаг, на случаи перестрелок армии с партизанами, происходящих здесь каждый месяц.



Мне рассказывают, как противоборствующие стороны регулярно пытаются втянуть их в конфликт, как в деревне время от времени появляются то партизанские комиссары, то армейские политруки, все с разговорами о необходимости «реально защитить индейцев от их настоящих врагов». Потом все по очереди угрожают. В отличие от других «общин мира», в этой пока погибших нет.

Меня знакомят с руководителем общины, который больше похож на завхоза сельской школы, чем на индейского вождя. Присев в гамаке, он курит сигарету и читает Сартра. Он не является членом никакой церкви, не верит «ни в какие сверхъестественные доктрины», любит Че Гевару и мексиканских сапатистов, и мы договариваемся не терять связь. Что касается роли евангелистской церкви в жизни общины, он считает ее в целом позитивной, при условии, если они не смотрят на него по-инквизиторски, когда он собирается в субботу вечерком с друзьями выпить рома и спеть пару не совсем богобоязненных песен.

На обратном пути в Коринто заезжаем к одной знакомой Генри. Она живет примерно на полпути между двумя населенными пунктами, как раз в центре дороги, которая считается наиболее опасной. В тени деревьев у ее дома - солдаты, камуфляж которых сливается с тропической листвой.



Эта знакомая, назовем ее донья Тереса – белая женщина лет семидесяти пяти – одна из самых известных в округе христианок, дворик дома которой превращен в импровизированный евангелистский храм. Донья Тереса видит нас, обнимает Генри и падает в обморок. В течение нашей примерно двухчасовой встречи это произойдет с ней несколько раз, когда эмоции или Иисус или и то и другое продемонстрируют свою сногсшибательную энергию. Во дворе, который храм, собрались несколько десятков людей, большинство – негры из окрестных хуторов и хижин.



Много молодых мам с детьми.



Среди присутствующих – пожилая негритянка в ярко желтом тюрбане, чем-то неуловимо выделяющаяся из основной массы.



Генри говорит мне, что в недавнем прошлом это была самая опасная колдунья округи, которой боялись все – от партизан до парамилитарес, и полгода назад она раскаялась и обратилась в христианство. Колдунья приветственно обнимает Генри и при этом что-то про себя негромко бормочет... видимо по привычке. Генри проводит короткую беседу о важности семьи и «самого сладкого слова», народ слушает без излишнего энтузиазма, складывается впечатление, что на христианские тусовки к донье Тересе большинство из присутствующих ходит не столько из духовных потребностей, сколько из-за отсутствия в этих краях кинотеатров, аттракционов и торговых центров.



Донья Тереса говорит о необходимости мира в Колумбии. «Бог избрал нашу страну, чтобы дать человеку урок мира...». Она просит всех присутствующих взяться за руки, закрыть глаза и вместе помолиться за мир. Когда молитва начинается, над нашими головами в сторону гор пролетает несколько армейских вертолетов, и через несколько минут за ближайшими холмами слышатся разрывы бомб, заглушающие слова молитвы. Этот один из самых сильных для меня моментов поездки почему-то заставляет вспомнить фильм «Апокалипсис сегодня».

После этого донья Тереса показывает сад своего дома с деревьями наполовину сожженными войной. Каждую неделю над ее домом пролетают партизанские «пипас» - газовые баллоны, обычно используемые ФАРКовской артиллерией как бомбы, и ответные армейские снаряды. Часть разрывается у нее в саду, калеча деревья, обугленные ветви которых похожи на почерневшие человеческие пальцы. Донья Тереса останется здесь навсегда, потому что «это лучшее в Колумбии место, чтобы Бог смог услышать молитву о мире». Одинаково уважающие донью Тересу военные и партизаны, с обеих сторон продолжают методично сжигать ее сад.

Перед тем, как продолжить наш путь, Генри и донья Тереса просят у находящихся в нескольких десятках от ее дома солдат разрешения благословить их на мир.



Эти молодые ребята, в большинстве своем срочники из бедных семей, которые не могут откупиться от «патриотического долга» убивать и умирать, не хотят этой войны. Но они солдаты и у них есть приказы. Они смотрят на донью Тересу как на святую, способную творить чудеса. Как будто святые до сих пор на это способны.



Из Коринто мы едем в Кали – столицу департамента Долина Кауки и третий по величине город страны, в котором проживает больше двух миллионов человек. Дорога идет вдоль плантаций сахарного тростника, зеленеющих на фоне синих гор, которые окаймляют долину с запада.



Спокойная и величественная красота. «Идеальные условия, чтобы подойти вплотную к трассе, атаковать, скрыться и через два часа ты в горах, где тебя никто не найдет», - оптимистично замечает бывший военный разведчик Генри.

Как обычно, мы проезжаем маленькие негритянские селения, где на улицах хватает грязи и бедности, но в лицах людей нет ни малейших следов уныния. Потомки рабов остались жить на этих плантациях, и жизнь их в последние века была, наверное, настолько неизменной, что под бой барабанов и вкус тростниковой водки им удалось выработать неведомый белому человеку иммунитет от печали. Генри перебивает мои размышления, хватает меня за фотоаппарат и показывает свободной от руля рукой на дорогу.

И я вижу нечто, ради чего стоило посетить Колумбию, будь здесь в хоть сто раз больше военных, боевиков, партизан и евангелистов. По тротуару идет, вернее, плывет, нечто... как бы это правильно назвать... Гигантская задница, все остальные элементы хозяйки которой, наподобие головы, рук и ног, кажутся второстепенным приложением. Перед нами колышет своими полушариями целая вселенная, для достойного описания которой наша бедная западная культура не в состоянии выдумать ни слов, ни метафор. Несмотря на очевидное нарушение всех классических пропорций и канонов, в ней столько гармонии, изящества и достоинства, что душный тропический воздух расступается перед ней, как океан перед мощью синего кита или атомного теплохода. Или нет, скорее она похожа на гигантскую черную яхту, пиратские паруса которой наполнены дикой доисторической африканской энергией и множеством элементов, которых не уместить ни в слово задница, ни в один из других известных нам синонимов. Нажимая на затвор фотоаппарата, я стыжу моего христианского друга за духовно неправильную направленность его взгляда.



В Кали мы попадаем на празднование 100-летия евангелизации этих краев. Торжественное мероприятие в одном из крупнейших театров города. Обещанных Генри партизан, разумеется, не видно, вообще на фоне всей этой публики, нарядной и при галстуках, самые похожие на партизан – это мы. Атмосфера зала напоминает съезд ЦК КПСС задолго до начала перестройки. Сбегаю в интернет-кафе, упустив гвоздь сегодняшней программы – встречу бывшего похитителя-ФАРКовца с бывшим похищенным им американским буржуем, которые оба недавно обратились в христианство, поднялись на сцену, обнялись и простили друг друга. Аллилуйя.

Обратный путь проходит без особых историй. В окрестностях Армении мы снова встречаемся с «пастором-клоуном» Хайро и участвуем вечером в огромной и красочной ярмарке кофе. Центральное мероприятие ярмарки – избрание «мисс кофе». Признаю предвзятость моего отношения к подобным акциям: я не люблю, когда женщина (или мужчина) выставляется на всеобщее обозрение в качестве идеального куска мяса, а искомые пропорции 90х60х90 неизбежно напоминают мне замеры «правильных черепов» нацистами. Мне трудно представить что-то одновременно более пошлое, антиэротическое, унизительное и печальное, чем превращение человека в надувную куклу по заказу заказчика. Но такие конкурсы - важная часть латиноамериканской культуры, берущая видимо начало с времен колонии, когда купля-продажа невест была нормой жизни не обремененной моральными комплексами креольской аристократии... И не случайно в некоторых семьях Колумбии и Венесуэлы сохранилась мода дарить девочке на 15-летие пластическую операцию... Но мы на ярмарке, а на ярмарке праздник, а на празднике – конкурс. Занявшие первые места девицы посвящают свою победу «нашему дорогому президенту Урибе» и «нашим славным вооруженным силам, которые побеждают бандитов». Ничего не напоминает?



На следующий день пути, уже на «Линии» чуть ниже парамо, я угощаю кофе скучающую в дозоре группку военных и пытаюсь разговорить их.



За всех отвечает сержант-конрактник, остальные с любопытством слушают, но отвечают односложно. А с сержантом выходит примерно следующий диалог:

- Как жизнь, как служба, ребята?
- Прекрасно. Я выполняю свой долг. Уже 8 лет я здесь в горах преследую и убиваю бандитов. Так что можете ездить спокойно... Мы здесь, чтобы защищать колумбийцев и туристов.

- Надеюсь, эта война когда-нибудь закончится.
- Если она скоро закончится, я останусь без работы. Но скоро она не закончится. Но вам бояться нечего. Мы вас охраняем. Вы откуда?

- С Украины.
- ........ И как вам Колумбия? Пляжи, женщины?

- Очень хорошие люди... и красивые пейзажи... и много бедности.
- Бедность иногда это хорошо. Если всем бедным дать деньги, они перестанут работать. А нам нужно работать и развиваться. Чтобы стать, как развитые страны. Нам сейчас очень повезло с президентом. Он знает, что нужно делать. Поэтому он не нравится бандитам и соседям – врагам Колумбии. Поэтому мы здесь, чтобы выполнять его приказы. А вообще политика меня не интересует. Я солдат. Еще наш президент говорит, что надо развивать туризм и охранять туристов. Так что вы не бойтесь и приезжайте еще. Самые лучшие пляжи и женщины – у нас, в Колумбии.